[Spartacus]

Название: Линия сердца
Автор: selonbrody
Ссылка на оригинал: Heartlines
Переводчик: their-law
Категория: слэш
Жанр: романс
Пейринг: Агрон/Назир
Рейтинг: R
Размер: 2775 слов
Дисклеймер: Всех имеет ДеНайт.
Саммари: Написано на заявку: "Агрон/Назир, руковручение".
Предупреждения: маты, насилие, нон-кон.
От переводчика: Для Швеллер

1.

Он вспомнил, как впервые понял, что это значит – кому-то принадлежать.

О родине в его памяти не сохранилось ничего: лишь улыбающееся лицо мальчишки – непостижимым образом Назир знал, что это его брат – и тупая боль в сердце, с течением лет сменившая острую, пронзавшую его тогда из-за разлуки с матерью. Как-то раз Агрон рассказал ему о прощальных словах сестры, которые та произнесла за мгновение до того, как перерезать себе горло, и о том, как его среди остальных выживших в сражении, угнали из родного поселения у леса. Воспоминания Назира о свободе так поблекли, что он уже не понимал значения этого слова, а то, что осталось в памяти, не шло в сравнение с тем, что пережил Агрон – ни разлука с Сирией, ни прихоть судьбы, что так рано возложила на его юные плечи бремя рабства. Он был слишком мал, потому запомнил немногое: резкую боль, что прожгла мочку его уха, смятение, жаркое солнце, опалявшее площадь, на которой проходил аукцион, и грубые руки, вытолкнувшие его на помост. Два голоса – и две пары проницательных, намётанных глаз – торговались, чеканя странные слова, пока Назира наконец не продали за четыре денария. Затем какой-то человек перекинул его через плечо, словно мешок с зерном, и погрузил в повозку.

В то время слово «господин» не имело для него никакого смысла – латынь была ещё чужим языком – равно, как и ошейник, лишь раздражавший своим присутствием на шее.

Он не ощутил горечи утраты, когда отобрали его имя – Тулия, темнокожая рабыня, которая пела Назиру песни и таскала ему финики с кухни, не нашла слов, чтобы доступно объяснить эти вещи кому-то столь маленькому. Имя, данное ему при рождении, со временем кануло в небытие, и Назир стал Тиберием, даже не зная, почему.

Когда кто-то тобой владеет, ты принадлежишь ему и телом, и душой – и он вспомнил, как впервые это понял.

Хотя он жил на вилле в течение многих лет, бегая по поручениям, выполняя приказы, прислуживая и подчиняясь прихотям других, он всегда чувствовал себя в относительной безопасности. Когда он пришёл по вызову господина, тот взял его за подбородок большим и указательным пальцами и приподнял, слегка склоняя голову мальчика влево, а затем вправо. Назир – тогда ещё Тиберий – не отрывал взгляд от пола.

– Что там внизу такого интересного? – тихо спросил хозяин, очерчивая блудливыми пальцами линию подбородка раба, прежде чем поднять его еще выше. – Я хочу посмотреть в твои глаза, мальчик.

Тиберий поколебался ещё мгновение, прежде чем поднять глаза и впервые в жизни встретиться взглядом со своим господином.

– Действительно, очень красив, – довольно сказал мужчина. Хотя Тиберий не мог знать, что вот-вот произойдет, его руки покрылись гусиной кожей, когда господин провёл холодными пальцами по его губам.

Ладони римлянина опустились на его плечи, заставляя встать на колени, которые тут же заболели от соприкосновения с каменной плиткой, однако стало ещё хуже, когда господин сказал:

– Возьми в рот мой член.

Это был холодный, жёсткий приказ, и хотя, услышав его, Тиберий ощутил, как вся его кожа словно раскаляется добела, он знал, что не смеет ослушаться. Он видел мужчин и женщин, пострадавших и за меньшее – их отсылали на рудники за слово, сказанное без разрешения, или казнили мечом за то, что съели немного больше положенной порции. Большая ладонь запуталась в его волосах, крепко сжимая пряди, и он не осмелился медлить ни секундой дольше. Сквозь нарастающий в ушах шум он потянулся трясущимися пальцами к краю робы господина.

Когда всё закончилось, Тиберию позволили взять немного воды, так что ему удалось оттереть с кожи масло и запах дорогих духов. Однако всё его тело невероятно болело, воспоминания о случившемся не давали покоя, а где-то внутри поселилось ощущение, что от этого зловония ему не избавиться никогда.

Ему было четырнадцать, когда он впервые понял, что не властен над своей жизнью, но к тому времени он научился быть тихим и послушным, и, прежде всего, научился выживать.

2.

Спустя несколько лет в покоях его хозяина внезапно появились четверо огромных, вооружённых, покрытых кровью мужчин, один из которых с легкостью прижал господина к стене. Тиберий быстро схватил Чадару за руку и притянул поближе к себе. Сердце колотилось где-то в горле, когда один из незваных гостей повернулся к нему и сказал:

– Выйдите. Мы не причиним вам вреда.

Тиберий неуверенно глянул на хозяина, на что дикарь добавил:

– Римский мудак сейчас к вам присоединится.

Обменявшись взглядами с Чадарой, он сжал пальцы вокруг её запястья и потянул девушку за собой к выходу из комнаты. То, что он увидел, выйдя во двор, заставило его замереть на месте. Повсюду лежали трупы охранников, испуганные рабы столпились в кучу, и, что самое обескураживающее, повсюду было множество странных незнакомцев. Конечно, там были и воины, но, помимо них, мужчины и женщины, которые хотя и выглядели такими же беззащитными, каким чувствовал себя в тот момент сам Тиберий, но были вооружены, а их одежда и глаза выдавали, что они участвовали в сражении.

Во главе этих злоумышленников стояли трое мужчин. Один был самым невысоким среди них, второй как раз произносил речь, а третий – да помогут Тиберию боги, но весь мир вокруг него замер и на одно крошечное мгновение он забыл, как дышать. Однако ему тут же пришлось отвлечься от пылающих гневом серых глаз, когда он услышал, что второй мужчина говорит о свободе.

Спартак пришел на юг.

Когда самый невысокий из троих лидеров потащил господина обратно на виллу, Тиберий вдруг с тоской осознал, чего теперь лишится. Он никогда не желал свободы, по крайней мере, уж точно не теперь. Он пробыл рабом почти всю свою жизнь – знал, как прислуживать, удовлетворять, предвосхищать любое желание. Он был в этом хорош. И хотя не выбирал эту жизнь, сделал всё, чтобы повысить свой статус, получить безопасность и уважение. Тиберий давно научился быть внимательным и умел предвидеть потребности господина задолго до того, как был возведён в статус личного раба. Теперь же, без ошейника, который сорвал с него Спартак, от всех этих умений не было никакой пользы.

Какие у него были причины, чтобы восстать против римлян? Ему просто не повезло кому-то принадлежать, но хозяева и рабы были всегда, так уж устроен мир. С чего ему идти против того, кто дал ему место и дом, тогда как Спартак и его орда отобрали у него всё, ожидая в ответ лишь послушания?

Ему никогда не стать воином. Он не знал, как обращаться с мечом, и не желал этого знать. По крайней мере, не для того, чтобы убивать римлян, ведь Тиберий совсем другой.

Оставалось лишь одно. По правде говоря, Тиберий и не надеялся, что у него получится: он помнил тот день, когда наконец-то пришли дожди, и был наслышан о победе Спартака над Феоклом, так что вполне представлял, с кем будет иметь дело. Он не рассчитывал убить гладиатора, но решил, что лучше умереть собой, чем прожить ещё хоть один миг потерянным ничтожеством, в которое он превратился за последние несколько часов.

Однако, вопреки собственным ожиданиям, он выжил.

Подними он руку на господина, и его постигла бы медленная мучительная смерть. Вместо этого, удерживаемый двумя людьми Спартака, он предстал перед тремя лидерами мятежников. Самый невысокий из них – Крикс, наконец-то понял он, бывший Непобедимый галл – смотрел на него, как на отбросы, и Тиберий с лихвой возвращал ему взгляд. Эти люди не были его хозяевами, и он не сожалел о содеянном. Тем более, учитывая, что они стояли и обсуждали его, словно имущество, которым он, по их же утверждению, более не являлся. Когда Крикс ударил его по лицу, Тиберий гневно зашипел в ответ, в глубине души сам себе удивляясь, но вновь выпрямился, хмуро глядя на спину галла.

– И как предлагаешь укрощать этого дикого щенка? – спросил Спартака самый высокий. Будь оно всё проклято. Даже красота этого мужчины не смогла успокоить кипящую от гнева кровь сирийца, но затем глаза, что прошлой ночью пылали жаждой мести, встретились с глазами Тиберия. Твою мать. Бывший раб уставился в пол и проклял себя.

3.

Самого высокого, как выяснилось, звали Агрон, и если бы не он, Тиберий мог никогда не стать вновь Назиром. Пусть Спартак вложил меч в его руку, не давая никаких приказов, но именно Агрон задал вопрос, который заставил его вспомнить лицо Калила. Именно Агрон с уважением отнёсся к его решению рассказать о судьбе Невии. И именно Агрон впервые за долгие годы пробудил в нём желание общаться.

Не имело значения, как сильно германец был погружен в свои заботы, он всегда находил время, чтобы поговорить с Назиром или похлопать его по плечу, сгребая в бурном объятии. Их дружба началась с ничего не значащих разговоров, темы которых вертелись вокруг ненавистных галлов и извечной нехватки вина – и всё же Назир считал их общение настоящей роскошью, столь не похоже это было на его отношения с Чадарой. Он нашел в её лице сестру, но их дружба завязалась по необходимости и выросла из отчаяния.

Что бы ни было между ним и Агроном, они выбрали друг друга сами.

Когда взгляд Назира задерживался на германском воине, на мощной фигуре, сплошь состоящей из тренированных мышц, на серых глазах, которые привлекли его внимание в самую первую ночь, сирийцу каждый раз приходилось напоминать самому себе: он зовёт тебя братом, и этого достаточно. Раз за разом он повторял себе эти слова, словно заклинание, когда Агрон касался ладонью его щеки, когда широко ему улыбался, когда смеялся и говорил непристойности, которые Назиру хотелось расценивать как приглашение. И даже когда Агрон, вздохнув, позволил их путям разойтись.

Назир был красив. Он не испытывал гордости от осознания этого факта – просто если бы это было не так, хозяин ни за что не взял бы его в свою постель. Но Агрон ничего не предпринял, чтобы предотвратить их разлуку, и Назир примирился с тем, что Чадара оказалась неправа.

Он зовёт тебя братом, и этого достаточно.

Тем не менее, истинные чувства Агрона открылись, когда Назир пришёл в себя в храме у подножия Везувия, впервые с того момента, как оказался во власти мрачного забытья, заклеймённый лезвием римского меча. Первым признаком послужила полоска красной ткани, повязанная вокруг его запястья. Он был уверен, что раньше видел её на бедре германца.

Всё, что потребовалось Назиру, чтобы убедиться окончательно – неожиданное, лёгкое прикосновение губ. Этот невесомый поцелуй был слишком коротким и целомудренным, чтобы развеять все сомнения, однако, стоило ему заглянуть в глаза Агрона, и он увидел ответ: взгляд германца был полон нежности, но он быстро опустил его, будто ожидая, что Назир его отвергнет. А зря.

Таков был выбор Агрона: он доверил своё сердце Назиру. Это не было продуманным решением, и было сделано не для того, чтобы избавить сирийца от воспоминаний о том, что в прошлом он кому-то принадлежал против своей воли. Нет, Агрон предлагал себя Назиру, потому что однажды потерял своё сердце, и просто не был уверен, сможет ли обрести его вновь.

В свою очередь, Назир выбрал Агрона, потому что мог и потому что хотел. Он разглядел в этом привлекательном мужчине, которого желал больше всех на свете, человека, потерявшегося в себе, точно так же, как совсем недавно был потерян сам Назир. Сириец никогда не считал себя особо отзывчивым, однако понял, что желает немного большего, нежели просто заботиться об этом человеке, который тосковал по близким отношениям. Назир хотел познать душу Агрона, и хотел, чтобы Агрон познал его.

Решительно покончив со всеми сомнениями, он встретил вернувшегося из Капуи Агрона, и пылким поцелуем утвердил своё право на него.

4.

Спустя несколько недель после победы у Везувия, в стане мятежников появился новый повод для празднования. Армия Спартака, нашедшая убежище в одной из захваченных вилл, уединённо стоящей в горах вдали от любопытных глаз, вскоре пополнила свои ряды бывшими рабами с виллы, рабами из двух захваченных повозок, направлявшихся на рудники, а также мавританскими пленными воинами, караван с которыми следовал в Рим.

Это были достойные победы, однако в то утро Крикс прервал тренировку совсем по иному, но не менее счастливому поводу – с радостно блестящими глазами, всем своим видом излучая гордость, он отправил нескольких бойцов за выпивкой для празднования, состоявшегося тем же вечером.

Назир улыбался, наблюдая за попытками Невии перевести беседу Луго и Дайи, надменной красавицы, которую явно не слишком интересовал германец. Было очевидно, что Невия плохо знала родной язык, разве только несколько фраз, которые запомнила от матери, однако никто не посмел указать на этот факт виновнице торжества, рядом с которой в прекрасном настроении находился Крикс.

Назир допил своё вино и уселся у стены рядом с Агроном. Германец обнял его за плечи, приятно согревая бок любимого теплом своего тела.

– Он уже давно хочет создать с ней семью, – сказал Агрон. Огрубевшие подушечки его мозолистых пальцев легко поглаживали руку Назира. Сириец расслабился под этими прикосновениями и улыбнулся.

– Они заслужили этот дар, – ответил он, вспомнив, какой путь прошла девушка, спасая которую с рудников, он сам едва не погиб. Теперь же он наблюдал за женщиной, которая смеялась, сидя у костра, и за мужчиной рядом с ней, который, возможно, сам того не понимая, так поддержал её на пути этих удивительных перемен нежным словом и обучая владеть мечом. – В нормальных обстоятельствах я бы боялся за ребенка, появившегося на свет в таких условиях.

– Но не боишься?

– Нет, – Назир повернулся, чтобы посмотреть на Агрона. – Никто не будет более любим, более защищён и способен защитить себя, когда придёт время. Дитя, рождённое от родителей так сильно любящих друг друга, поистине благословенно.

Агрон ничего не ответил, лишь едва заметно кивнул и вновь стал наблюдать за празднеством. Назир в удивлении приподнял бровь:

– Я думал, твои разногласия с Криксом остались в прошлом?

– Теперь я считаю галла своим верным другом, – ответил Агрон, и досадливо скривился, но Назир заподозрил, что тому виной была мошка, которую германец отогнал взмахом руки. Лето уже давно вступило в свои права, принеся с собой солнечные дни, приятные ночи, а вместе с тем и надоедливых насекомых.

– Тогда что тебя беспокоит? – спросил Назир, пробегая пальцами по груди Агрона. – Поделись со мной, и тебе станет легче.

Германец помолчал, а когда наконец заговорил, его слова удивили Назира.

– Лента на твоем запястье. Сними её.

Назир нахмурился, но повиновался, и стал медленно разматывать тёмно-красную повязку, некогда охватывавшую бедро Агрона. Они никогда не говорили о ней, однако эта полоска ткани служила молчаливым напоминанием о том, что они пережили, что сделало их сильнее и за что они до сих пор сражались.

Когда повязка была окончательно снята с запястья, Агрон подхватил её свободный конец и молча поднялся на ноги, увлекая за собой Назира. Лента соединяла их руки, когда Агрон вошёл на виллу и повёл сирийца за собой сквозь лабиринт коридоров и комнат. Назир заметил, что они приближаются к своей комнатке, и уже направился было в её сторону, но Агрон вновь удивил его, продолжая свой путь, пока они вновь не оказались на тёплом ночном воздухе с другой стороны виллы, подальше от шума и веселья, царивших во внутреннем дворе.

Наконец Агрон остановился, а когда повернулся к Назиру, у того перехватило дыхание: столько огня, страсти, трепета и желания он увидел во взгляде германца. Увиденное так захватило Назира, что позабыв о своём интересе к словам Агрона, он одним движением притиснул любовника к внешней стене виллы и смял его губы в жадном поцелуе. Захваченный врасплох, Агрон слегка потерял равновесие, но Назира это не волновало. Движимый страстью и желанием, он обнаружил в собственном теле, таком небольшом по сравнению с германцем, достаточно силы, чтобы удерживать их обоих на месте так долго, как ему того хотелось. Прислонившись к стене, Агрон крепко обнял любимого и жарко целовал его, требуя большего. Ладони Назира блуждали по телу германца, наслаждаясь веющим от него жаром и касаясь огрубевшей кожи шрамов на напряжённых мышцах. Когда его пальцы добрались до пояса сублигарии Агрона, тот издал хныкающий звук и разорвал поцелуй, порывисто глотая воздух.

– То, что ты говорил про связь между Криксом и Невией, – сказал германец, с трудом выравнивая дрожащий от страсти голос. – Сомневаешься, что есть и другие, благословлённые такими же чувствами?

Назир покачал головой. Как он мог думать иначе, чувствуя тепло ладони Агрона на своей щеке и видя в его пристальном взгляде целые миры, которыми они стали друг для друга?

Мягко затянув красную ткань вокруг пальцев Назира, чтобы связать их ладони еще плотнее, Агрон взял его за руку и сказал:

– У меня на родине люди не заботятся о пышности церемоний, как эти римские говнюки. Достаточно лишь двоих человек, которые знают, что владеют сердцами друг друга в этой жизни и в следующей.

Назир взволнованно дышал, его сердце забилось так бешено, что, казалось, Агрон сейчас увидит дыру, которое оно пробьёт в его груди. Он отлично понимал, о чём его просит германец, но когда тот произнес слово «владеть», Назир замер и готов был поклясться, что в тот миг прочувствовал каждую частичку своего тела и ощутил себя целым, как никогда прежде.

Когда кто-то тобой владеет, ты принадлежишь ему и телом, и душой, но теперь Назир ясно видел – это означает нечто, невероятно далекое от всего, чему его учили с самого детства. Перед ним стоял Агрон, доверивший ему свою душу и тело. И, независимо от ответа, который мог ему дать Назир, в глубине души он знал – пусть он хозяин своей жизни, но сердце его принадлежит Агрону. То, что должна была подтвердить полоска тёмно-красной ткани, связывающая их двоих, уже и так произошло.

Подняв взгляд на Агрона, глаза которого были полны надежды и ожидания, Назир широко улыбнулся. Да. Ведь именно это и было им предначертано. На дереве поблизости тихо ухнула сова.

– Ночные птицы – свидетели нашего обручения, – сказал Назир и потянулся к Агрону, чтобы оставить на его губах поцелуй как обещание того, что ждёт их впереди.